Черешня
Черешня выросла у крыльца, высоченная, в обнимку с домом, закинула ветви на крышу. Летом с нее падали перезревшие ягоды и разбивались оземь. Могли бухнуться на одежду, впечатав пятно. Сколько потом ни стирай, на ткани оставалась красная метка.
Двор, в котором мы жили, был общим на несколько других дворов, будто большая коммуналка. У каждого домика с небольшим участком были свои хозяева. На общей территории располагались колодцы, сараи, загоны для свиней.
Меня привозили из города и оставляли под присмотром бабушки, которой вечно было не до меня. Огород, кухня, свиньи и прочие дела занимали все ее время без остатка.
Черешня тоже. С черешней было много мороки. Бабушка злилась на красные пятна, застирывая одежду до дыр, но они проступали вновь, как кровь на ключе Синей Бороды.
Ягоды тоже были проблемой. С веток их было не достать, а упав на землю, они привлекали мух и создавали грязь. Бабушке приходилось все время подметать двор. Чтобы набрать черешни, надо было подняться по лестнице до самой крыши и, балансируя на неустойчивой жерди, трясти ветки и ловить падающие ягоды ведром.
На эту опасную эквилибристику приглашался мой брат. Он был уже взрослым и жил отдельно. Его звали Костя. На самом деле, между нами не было кровного родства, но для простоты нас называли братом и сестрой.
Не так давно он вернулся из армии и, что называется, болтался без дела. Хотя вообще-то дело у него было – он приторговывал легкими наркотиками. Но старшие этого не знали или делали вид, что не знают.
Я дружила с Ленкой. Она была помладше меня и жила через двор от нас. Ленка учила меня женским премудростям.
Во время сбора черешни мы вертелись рядом, выхватывая сочные ягоды. Не для того, чтобы съесть, а чтобы отобрать самые ровные и спелые – такие, где две ягодки крепко держатся на одном черешке. Этот черешок цеплялся за ухо, и получались сережки. Другие ягоды мы разламывали пополам и соком мазали губы – получалась помада.
Потом наступал вечер, Костя садился с гитарой на крыльце. Выходила Наташа, Ленкина старшая сестра. Сначала стояла поодаль, подыскивая предлог зайти. Другие соседи, завершив дневные дела, тоже стекались на крыльцо. Доставали бормотуху, вяленую рыбу, нарезали огурцы, бабушка вносила картошку, с дивным запахом и дымком.
Мы с Ленкой знали, что Наташа влюблена в Костю. Она еще училась в школе, и отец строго следил, чтобы ни-ни, потому что присмотрел ей перспективного парня, и парень этот сейчас служил во флоте. Через год он вернется, Наташа поступит в институт и выйдет за него замуж.
Рассказывая мне об этих планах, Ленка прикусывала губу и качала головой, выражая сомнения в их перспективности.
И правда, скоро чья-то добрая душа застукала несовершеннолетнюю Наташу у Кости. Отец посадил ее под замок, а Костю угрожал упрятать в тюрьму и требовал, чтобы впредь он обходил Наташу за километр. Костя особо не возражал. Свобода была ему дороже.
Но потом что-то происходило, и непостижимо как, они снова оказывались вместе, и снова кто-то их засекал, и снова сгущались тучи – не только над их судьбой, но и над нами, потому что ко всему этому мы с Ленкой ощущали свою причастность, как всегда чувствуют дети. Это же ее сестра и мой брат. Мы были за них.
Лето прошло, я уехала и вернулась только через пару лет. Во дворе стало тихо. Повзрослевшая Ленка вынула из кармана настоящую, взрослую помаду и пояснила: «Наташкина». Саму Наташу увезли насильно куда-то далеко. Костя не приходил. Ни черешня, ни Наташа больше его не интересовали. Поговаривали, он стал совсем бандитом.
В следующий раз я увидела его не скоро. В одной из драк его зарезали ножом и положили в гроб, чтобы все, кто его знал, могли попрощаться.
Лето в тот год выдалось жаркое, в доме тяжело было находиться, поэтому гроб вынесли во двор, в тень от черешни. К нему подходили люди, сочувствовали бабушке. Костино лицо было серым, но спокойным, словно он ни о чем не жалел. Вдруг сверху упала черешня, отскочила от его губ и сползла по щеке, оставляя красный след. Будто неудачный поцелуй, не попавший в цель.
Через несколько дней постучалась женщина, помялась в дверях, вроде бы хотела повидать бабушку, но не дождалась.
Она была красиво одета и накрашена, но в лицо ей смотреть было страшно, потому что, несмотря на яркую косметику, оно выглядело серым, как у Кости в гробу. Я догадалась, что это Наташа, хотя не узнала бы ее, встретив на улице.
В конце лета черешню спилили, потому что возиться с ней бабушке окончательно надоело.
Казалось, что все, из чего состояло мое детство, одним махом решило закончиться.
Судьбы проходящих мимо людей вгрызаются в сердце простыми деталями, словно зубами. Помню, как мой отец бряцал ключами, перед тем как выйти из дома. Ничего не значащее движение, но такое особенное.
Соприкоснувшись с кем-то, мы оставляем себе его метку. Какую-то мелочь, вроде черешни.
Пока человек живет, ее сочная мякоть будет незаметно зреть под своей оболочкой. Но стоит ему умереть, обязательно взорвется фонтаном кровавых брызг.
Выше ноги от земли
– Так, ну все понятно.
– Что опять понятно? Всем про меня все понятно, одной мне ничего не понятно
– Завелась шарманка. Я это выключу сейчас.
– Да выключи! Выключи! Всю мою жизнь выключи!
Сейчас нет ничего роднее Янки. Убери ее голос из динамика, и ты меня уберешь из моей жизни. А как это называется, знаешь? Убрать человека из его жизни? Убийство. Станешь убийцей.
– Тебе пить нельзя, ты знаешь. Ты сдохнешь, если будешь пить.
Ох-хо-хо, как же умно ты все обставил… Вот так класс! Сама сдохну, а ты ж и не при чем. Спасал бедняжку, бедный мальчик, а она опять за бухло… Не подкопаться.
– Слушай, ну а тебе не все равно? Пью я, не пью? Тебе-то какого рожна оно сдалось? Иди, посиди у своего телека, в своем ноуте, я-то зачем тебе? Отъебись уже от меня, а?
– Я выключу.
Еще немного, и я бы тебя разоблачила. Не хватило пары минут. Еще бы мгновение той ясности, когда все обломанные куски этого сраного мира встают на свои места. Но алкоголь предатель. Когда я в полушаге от главного, он меняет тональность.
Через пять минут я буду всхлипывать у тебя на плече. Проклинать себя и просить прощения. Сама не знаю, что на меня нашло. Но давай вместе немного послушаем Янку, мне это сейчас так нужно. Послушай со мной, выше ноги от земли… Это так про меня, понимаешь?
Великодушка. Ради меня ты можешь даже вытерпеть свой рвотный рефлекс. Кстати, почему ты так не любишь Янку?
– Депрессию можно петь по-разному. Чтобы когда слушаешь, она из тебя выходила. А тут наоборот, ее в тебя вколачивают.
Завтра мне надо выйти на балкон и постоять там, глядя вниз.
Птицы живут в моей груди. Я нашел, где лежит ключ, который выпустит их на волю. Надо только взять его в руку, вставить в грудную клетку и повернуть по часовой стрелке.
Жалко, ты умер, папа. С тобой все было гораздо лучше.
– Он не мог. Не мог.
– Вот вы все так говорите, мамаши гребаные. Соседи сказали, шум был вчера. Опять набухалась, сука, изводила его? Не выдержал ребенок, сломался.
– Какой ребенок, ему уже тринадцать. Он бы так со мной ни за что не поступил. После отца, он за старшего был, заботился обо мне. Мужик был.
– Дозаботился.
Я вышел на лестничный балкон, закурил и смотрел, как увозят тело. За сегодня уже второй. Жаль их, жизни не попробовали. На мать я не злился, хоть и был груб. Пьянчужка, что взять.
В просветах между высотками было видно море. Дом стоял почти на берегу. Надо бы прогуляться, послушать чаек. Вспомнилось, как в детстве прыгали, стараясь оторвать ноги выше от земли, чтобы хватило высоты перемахнуть волну целиком.
Смерть всегда прикрывают цветами
Урш
Большой кратер. Я выбился из сил исследовать его, но знал, что найду здесь что-то, поэтому не останавливался. Я искал любые следы, оставленные Хтоном, из которых могли бы возникнуть cлова, которые он сможет понять. Иногда я чувствовал его присутствие. Может быть, он тоже ждал, когда я что-нибудь найду? Но как отыскать каждому из нас свою главную утрату – время юности? Когда родники радугой искрились на солнце, а под настилом пахучей хвои ждал путь к подземным пещерам? В молодости эти простые вещи столь очевидны, но не ценны, как и сама она.
Воспоминания о молодости щемили мне сердце, хотя в нем нашлось место и для воспоминаний о любви. Я знал со слов родителей, что пары встречаются, когда приходит время. Значит, мое время так и не пришло. Когда мои труды завершатся, пожалуй, я отправлюсь в путешествие. Доберусь до какого-нибудь порта, а дальше – на корабле. У жизни невелика цена, если она принадлежит одиночке.
Я никогда не утрачивал бдительности во время своих размышлений о жизни, и сейчас, несмотря на тоску об ушедшем, я мгновенно замер, почувствовав преследование. Кто-то охотился на меня. Он был намного больше, поэтому лучше прятаться, чем бежать. Я хорошо спрятался, но это не помогло, меня схватили. У двуногих странная манера хватать: даже если они не хотят навредить, все кишки выдавят наружу, пока рассмотрят. Но эти руки были спокойными, уважительными, я понял – женщина!
– Ну, здравствуй, Лингвист! – сказала она.
Мне осталось только поздороваться в ответ:
– Хэлло, Ведьма! Отпускай, не уйду.
Она произнесла заклинание, и я смог увидеть ее всю. У нее было необычное имя, легкое для произношения, – Варвара.
– У меня есть Слово для Хтона. Мне нужно в Пустынь. Проводи меня, и Слово твое, Лингвист!
Я пошел бы за ней на край света. Теперь я чувствовал, как эти прекрасные слова, которые я читал в книжках двуногих, живут внутри меня. И конечно же, мы пошли, куда она хотела, хотя Пустынь – не самое приятное место на свете.
Есть женщины, не ставшие матерями, хранительницы страшной силы, называемой «отказ». Отказаться быть, отказаться следовать привычному. На это тяжело решиться, но почему-то они решаются. В лице печали меньше, чем в сердце. У людей так.
Она унесла меня на своем плече, а потом я шел вместе с ней в кармане ее плаща. Она усмехалась, и все время говорила с кем-то, кого здесь не было, прикладывая к уху блестящий прямоугольник. Для нее он был важнее меня.
Пустынь – это самый глубокий кратер на Земле, давно ставший местом для игр двуногих. Им кажется, что раз кратер такой глубокий, то Хтон наверняка скрывается там. А Хтон скрывается там, где нет людей, вот в чем парадокс.
Читать далееДамский рассказ
Это приглашение совсем не радовало. Мне не хотелось идти в незнакомую компанию, в незнакомый дом. Сердце болело после расставания с Ромкой, и еще теплилась надежда на то, что как-нибудь, случайно получится встречать Новый год вместе.
Но голос разума твердил, что детский сад закончился, и надо делать взрослые шаги. То есть, топать в жизнь, а не печалиться по Ромке. В общем, решила идти. Ну, и не задалось с самого начала. Девчонка, которая пригласила меня (а ее пригласила хозяйка квартиры – «с подругой», потому что «не хватает девок»), заболела в последний момент. Отказаться было никак – на меня там, в этом незнакомом доме, рассчитывают, потому что «не хватает». Думала, что надеть. Ведь никого не знаю. Что за люди? Что они носят? Решила надеть джинсы, вдруг ночью пойдем гулять. Конечно же, войдя, увидела приличных людей в вечерних, так сказать, туалетах. Стол через всю комнату, оливье. На прабабушкиной тарелочке с золотом.
– Ты где учишься?
– В универе, на филфаке.
– А… А кем будешь? Учителя сейчас никому не нужны.
– Да я учительствовать и не собираюсь, – хотелось прибавить «сударь», но сдержалась.
Оставила молодого человека в недоумении. Он еще долго собирался с мыслями, и находил доказательства, которые должны были подтвердить мою жизненную несостоятельность.
До двенадцати почти два часа. Беспросветно скучно. Мной овладевала депрессия: дожила до целых семнадцати лет, и даже друзей нормальных у меня нет. Не то, что парня. Пойти некуда. Ведь Новый год – это такое время, это такой праздник... А моя жизнь мимо, под откос…
Наконец, нашелся повод слинять из-за стола. Слава богу, курили на кухне, не на лестнице. Как обычно, было живей, чем в комнате. Пять гостей одновременно докурили и удалились, развеяв собой дымные занавеси, и я смогла разглядеть оставшихся. Их было двое.
– Тебя зовут Ангелина? – спросил первый.
И… всё оборвалось, обрушилось, загудело и покачнулось у меня внутри. Голос – как у Ромки, с той же сводящей с ума хрипотцой и иронией. И глаза, и волосы… найди 10 отличий! Мне стало очень весело. Вот она, жизнь, подумала я. Так разве бывает?!
– Нет. Тома.
– А Ангелина не с тобой должна была прийти?
– Я с ней.
Можно было не сомневаться – прямо здесь и сейчас начинался великий роман, достойный пера Маргарет Митчелл, и я была в нем Скарлетт О Хара. Хриплый голос хотел спросить что-то еще, но тут заговорил второй, которого я видела только краем глаза. Он стоял у окна, и в ответ на его речь мне пришлось повернуться, вырваться из приятной тягучести, которая уже пролегла между мной и первым, и звала дальше – в сладкий туман, где свобода человеческого разума скована одной цепью «позвонит?-не позвонит?-позвонить?-позвонил!!!».
Второй сказал:
– Коньяк пьешь?
Это был, в общем-то, не вопрос, а предложение, и в мою сторону двинулась рука со стаканом, заполненным на треть.
– Ну, а чё из стаканов-то? – мигом я втянулась в какое-то исходившее от него панибратство. С ним было проще, чем с первым. Не было напряженных пауз. Не перехватывало дыхание.
Мы выпили.
– Рюмок нет. Все, наверное, там, на столе, – пояснил второй. – Извиняйте, девушка….
Читать далееМорок
Глава первая
Восемь дней кряду у меня была головная боль. Я устал от нее. Кольца автомагистралей закручивались слишком быстро, я все время сворачивал не туда. Мне пришлось возвращаться на одну и ту же развязку несколько раз. Слева был крематорий. Надо ехать так, чтобы он оставался слева.
Я редко выезжал на дом. Наверное, не поехал бы и сейчас, еслибы мог соображать. Но во время мигрени я вверял себя незначительному количеству рефлексов и не осуждал за ошибки. Все-таки тащить через жизнь целого себя, отчаянно проваливающегося в адские бездны, – задача не из легких. Марийка старалась помочь мне, нажимала какие-то точки, просила лежать тихо. Но я не верил в точки. Из-за этого даже избегал ее. Вот еще, почему, я решил поехать.
Наконец, я прибыл по нужному адресу: Рябовское шоссе, 5, шестой этаж. Мне открыла мама. Я сразу понял, что это – мама, а не кто-то другой. Только мамы моих пациентов умеют так смотреть мне в глаза: как маленькие ангелы, убежавшие поиграть с дьяволятами без спросу, и теперь, перепутав меня со своим папой, умоляющие их простить. «Взгляни так хоть раз на своего ребенка», – хочется мне сказать им, но я молчу, потому что здесь они главные, а не я.
Итак, это была новая мама в моей жизни. Она представилась: Изабелла Игоревна. Я записал. Свое имя не назвал, оно должно было быть ей известно ей из визитки, по которой мне позвонили. Я уже давно не делал ничего лишнего, экономя на этом силы для работы.
– Ласочка ждет Вас, как и мы все, – плачущим голосом сказала Изабелла Игоревна, показывая мне на дверь в конце коридора.
Я зашел и увидел женщину, красивую и обреченную. Ее глаза казались выцветшими, в них не было красок. Комната была полупустой. Мало мебели, по краям растения, зеленые, но не цветущие.
– Здравствуйте, – сказал я и сел, – меня зовут Иван Сергеевич. Я буду приходить к Вам для того, чтобы поговорить. Мы будем только разговаривать. Если Вы захотите.
Она отвернулась и опустила голову, закрылась от меняволосами, такими же бесцветными, как глаза.
– Я хочу умереть, – сказала она из-под волос, – но не умираю. Больше здесь не о чем говорить.
– Тогда я буду просто сидеть рядом с Вами то время, которое мне оплачивает Ваша мать, – сказал я, достал блокнот и записал свои первые впечатления. – Могу я задать Вам вопрос?
Она кивнула.
– Почему Вас называют Ласочка, что это значит?
– Это мамина прихоть.
– А как Вы сами называете себя?
– Может быть, я скажу Вам, Иван... – Она сделала паузу, но не добавила отчество.
– Как мне обращаться к Вам?
Она посмотрела на меня, откинула волосы.
– Как угодно. Например, Нави. Я буду Вашим отражением, идет?
Я кивнул.
Возвращаясь домой, я был свободен. Я чувствовал прилив сил и радость. Все симптомы сняло как рукой. Я будто бы оставил их там, у Нави. Мне вдруг стало страшно от этого.
Читать далееЗамок Патрика
Глава первая
– Вы плохо разбираетесь в словах, и это причина многих парадоксов, а иногда и совершеннейших курьезов. Получив идею выхода за пределы всех ограничений, вы услышали слово «всех», и сделали на нем смысловой акцент, хотя речь здесь идет об ограничениях. Вследствие этой ошибки, вы не стали задумываться о том, что же, собственно, такое «ограничения», создали себе представления о каком-то низвержении, либо наоборот, восхождении. Но здесь другое. Здесь не прорыв, а прохождение. Оно не сопровождается особенной яркостью, как вам кажется, и говорят-то об этом лишь для того, чтобы уберечь…
– Ты слишком разумен, слишком холоден, пойманный лапами собственной логики. Просто все всегда всё слышат по-разному, а потом делают совсем не то, что услышали. Так было и будет, пока есть «все», «всё» и «всегда». Ну а потом, когда останешься один ты, как белое солнце над вымершей пустыней, пустота будет верно понимать твои однозначные слова. Я и другие, мы больше не хотим вести этот унылый спор, потому что, сколько бы ты не стремился к контролю, мы будем понимать всё по-разному и делать по-своему.
– Но почему вы не хотите просто понять? Ведь это обогатит вас! Почему вы предпочитаете быть ведомыми этими темными, несусветными ритуалами, вместо чистого знания, которое предлагаю вам я?
* * *
– Патрик, Вы молчите уже несколько минут. Я вижу, как глубоко Вы ушли в себя, и чувствую неловкость, отвлекая Вас. Вопрос, который я задал, вызвал у Вас такую реакцию или что-то другое?
– Нет, Вы понимаете, Вы спросили, почему я думаю, что люблю ее, а я вовсе не думаю об этом. Я люблю ее.
– Ваш ответ мне понятен. И все же, куда Вы провалились? Вполне вероятно, что если бы я не напомнил Вам о себе, весь оставшийся сеанс Вы провели бы в молчании.
– Но я не уверен, что могу рассказать. И совсем не уверен, что Вы поймете. А кроме того, я не хочу Вам ничего рассказывать. Ведь Ваша цель так унизительна – Вы стараетесь убедить меня стать тем, кем я не являюсь. Вы стараетесь навесить на меня чужое имя. Вы совсем ничего не знаете обо мне. Я не могу по своей воле перестать ходить к Вам, но могу точно сказать, что в этих визитах меня бы больше устроило молчание.
– Хорошо, Патрик. Завершим на этом сегодня.
Читать далееПоследний танец
Савифи смотрел в пустоту текста. Чтобы продолжить, ему нужно было словить что-то из пространства, чего сейчас не было в нем самом. Пальцы крутили ручку приемника.
– Кто твой бог?
Грозно. Пустые разговоры только отвлекали. Пустота становилась угрожающей.
– Belle…
Близко, но приторно. Еще маленькое движение, и предчувствие удачи всколыхнуло пожар в груди Савифи, еще до того, как он услышал заветные слова. Голос Музы был неожиданно хриплым, с трудом различимым в шипении FM-диапазона
– Да, это я! Да, я Рвандина, Рвандина…
– Здравствуй! – с облегчением выдохнул Савифи.
Пальцы слиплись, задрожали, задергались над клавиатурой в бешеном танце, который – Савифи знал – нельзя останавливать, иначе можно потерять навсегда. А у Савифи и так было пять недописанных текстов. Он боялся, что не переживет еще одну потерю.
Рвандина танцевала. Она была танцовщицей. Мать выгнала ее из дома, и она танцевала на улицах. Летом все было ничего, но подкралась осень, и без движений ноги Рвандины замерзали по ночам. Она просыпалась и выходила на пустую площадь. Не было музыкантов, которые могли бы сыграть для нее, и ей приходилось настраиваться на музыку своей души. Не было зрителей, которые могли бы кинуть ей несколько монет, спасавших от голода и жажды. Был только танец, сотканный из смеха и слез.
Савифи подумал, как это страшно, – умереть, танцуя, на городской площади – и содрогнулся. Потом он плакал, убирая с лица жемчужные кудри и укутывая замерзшие ноги холщовым мешком. Ему было не впервой, по осени приходится убирать много трупов – обычное дело. Бездомные не сразу понимают, что лето прошло, и ночи стали слишком холодными. А даже если бы и понимали, все равно им некуда идти. Но сколько бы трупов не отвез Савифи в городской морг, он знал, что никогда больше воочию не увидит истинную красоту, ведь такая встреча в жизни случается лишь однажды. Поэтому он долго плакал, прощаясь.
Когда Савифи закончил, за окном повалил снег. Снег падал крупными хлопьями, блестел в свете фонарей. Было красиво. Оставалось только вписать название, поставить значок копирайта и отправить текст в путешествие по сети, даровав Рвандине вечную жизнь.
– Танцуй, Эсмеральда! – напутствовал Савифи. И потом ответил сам себе:
– Я – бог!
Так уж устроено, что сделав что-то хорошее, получаешь ответы сразу на все вопросы.
Змея
Глава первая
Учитель взял соломинку и разломил ее на неравные части.
– Выбирай судьбу, – сказал он Змее.
Когда Змея взял ту, что побольше, учитель открыл круглую дверь, ведущую в тоннель под корнями.
– Ну, не поминай лихом, – сказал он. – Помни, что половина твоей судьбы осталась в моих руках. Сможешь вернуться – заберешь. Ни я, ни ты не знаем, какую ты половину ты сейчас взял, добрую или злую.
Змея не хотел ничего говорить. Просто кивнул и закрыл за собой дверь. Тоннель был освещен светом небольших тусклых ламп. Первым делом Змея выбросил соломинку и сплюнул сквозь зубы.
Пройденное им обучение устарело настолько, что могло дать только встречу со сказкой. Змея сам знал, как нужно учить. Его школа будет стоить дорого, потому что при заключении контракта опекуны будут подписываться под возможностью летального исхода.
Тоннель все продолжался, и Змея начал уставать. Он знал, что учитель отправил его на смерть, и знал, что единственный способ выжить – слушать себя.
Скоро он понял, что ходит по кругу, поэтому тоннель не заканчивался. Он остановился, достал ложку, которую не изъяли при обыске, и разбил ею лампочку. Потом следующую. Ему нужно было понять, каких размеров круг.
Когда последняя лампочка погасла, и страх уже бурлил в крови, Змея легко оттолкнулся и побежал. Круг занимал 80 шагов. Ему хватило стремительности на 7 полных кругов. Он чувствовал себя ракетой, готовой к старту, и в нужный момент на всей этой бешеной скорости подпрыгнул вверх. Рука схватила что-то, вторая ухватилась рядом.
Подтянувшись, Змея ударил ногами в потолок, потом еще раз. То, что было сверху, поддалось, посыпалась труха. Руки слабели, и Змея понял, что у него есть только одна попытка. Мгновенным усилием, похожим на вспышку молнии, он исправил мысль: «удачная попытка». Удар – и ноги провалились в пустоту, а вслед за ними и весь Змея.
Это было новое пространство, лишенное характеристик. Оно не имело стен, пределов, длительности. Как будто бы Змея оказался внутри себя. Ощущалась нехватка воздуха. Где-то вдалеке слышался грохот. Наверное, нужно было туда, но тело не слушалось, Змея не мог им владеть. Он подумал, хватит ли ему гордости за то, что он сумел выбраться из тоннеля, чтобы пережить внезапную смерть, или он уже умер? По какой причине тело не двигалось?
Мысли настойчиво приходили, атаковали версиями. Держа их на расстоянии, Змея вдруг почувствовал губы. Сразу сложил их трубочкой и короткими порциями выпустил воздух. Напряжение было сильным, и первая прорвавшаяся мысль сейчас полностью завладела бы рассудком.
Дыхание помогло. Змея смог пошевелить головой, потом руками. Потом он встал, но это оказалось ошибкой, потому что там, где он находился, не было дна. Падая, Змея пытался зацепиться за что-нибудь. Но все, что казалось ему поверхностью, начинало падать вместе с ним.
«Наверно, все-таки умер», – подумал Змея, и сразу же понял, что пропал. Знания о посмертном мире уже начали создавать вокруг него ненужную и сложную для преодоления картину.
– Нет! – отчаянно вскрикнул Змея.
Но было уже поздно.
– Вот так всегда, сынок, – услышал он ворчливый голос за своей спиной, – учат вас, учат остановке внутреннего диалога, а ведь остановить его нельзя. Залез бы на последнюю страницу учебника, был бы живой сейчас. А теперь все, тю-ти. Ищи себя, где хочешь, на семи ветрах.
Змея засмеялся так, что у него потекли слезы. Мир теней открывался ему в фольклорном ключе. Значит, будут действовать троичные законы. Змея не любил мифологических существ и ритуалы, необходимые для контакта с ними. А больше всего он не любил обусловленность контекстом.
Итак, он сам себе построил тюрьму, из которой нельзя убежать. Откуда все началось? С какого момента стало необратимым? Мысль о собственной школе, плевок? Или уже криво сломанная соломинка не давала других шансов?
Открывать глаза не хотелось, но Змея это сделал.
Читать далееПалач любви
– Берлога, входи! – сказал Сыч, прежде чем я постучал.
Он всегда знал, кто стоит за дверью, шестым чувством. Я вошел, отряхнул снег, закрыл дверь. За окном, выходящим во двор, Сыч хранил пельмени в деревянном ящике, закрывавшемся на замок. Пока я согревался, он открыл окно, зачерпнул горсть и бросил в кастрюлю. Я был рад еде. Потом мы достали чертежи. Смотрели, обсуждали – как обычно, впустую. Сыч не терял энтузиазма. А я… Я изменился за то время, что жил здесь. Хотел домой. Но у меня не было дома. Я не мог так назвать ленинградскую квартиру с заплеванным диваном и сумасшедшей мамашей на нем, желавшей сжить меня со свету. Получалось, что мой дом здесь, и от этого было тошно. Строительство затягивалось. Не хватало данных. Проект второго этажа не получался. Моя задача была не такой уж и большой, но для ее исполнения нужно было знать точную схему узлов второго этажа, а ее не было. Отсутствие электричества в хозблоке, в свою очередь, держало запуск бассейна, в котором планировалось размещать объект.
У меня не было допуска к объекту. У Сыча, конечно, был. Вначале мне было интересно выпытывать у него информацию. Ведь ради этого я и приехал сюда. Но потом все затуманилось, заснежилось, и я больше не чувствовал в себе этого интереса. В тот вечер Сыч почему-то сам заговорил об объекте:
– Ходят, ходят… Как приехали, так и ходят к нему – может, сдыхает? Нам ничего не говорят, замеряют, воду подкачивают. Но ему, по-моему, все до фени. Что с нами будет, если подохнет, черт знает!
– Тебе что, не жалко его? Это ведь из-за нас.
– Мне себя жалко, – сказал Сыч. А у него, что так, что эдак, жизни нет, одна тоска.
Я не ответил. Сычу видней, конечно. Я знал, что это был седьмой по счету объект. На мой взгляд, это число выходило за рамки простого эксперимента.
Пельмени были вкусными. В городах таких нет. Может, потому что они хранятся на свежем воздухе? Мне хотелось спать, и я пошел наверх, а Сыч остался сидеть за чертежами. Первые полгода без женщин туго. Потом привыкаешь, и это даже кажется лишним.
Читать далееДоверяясь страху
Когда я впервые увидел Землю, она показалась мне такой сырой. Я не знал, что так бывает не всегда. Сырость наполняла все вокруг запахами. Именно буйство и безумие, бесконечное разнообразие запахов, стало моим решением остаться. Шло время, и все высохло. Дожди стали ходить по расписанию. Но мест, наполненных влажным сырым воздухом, оставалось достаточно.
Мое существование спорно, как говорят земляне. Меня это устраивает. Мне нравится, что я могу жить, ничего не доказывая.
Я очень люблю птиц, их голоса и движение. Есть несколько мест, несколько озер, куда я прихожу перед рассветом, когда воздух насыщен запахами настолько, что кажется зримым. Я наслаждаюсь одним ароматом за другим и смотрю на солнце – как медленно оно поднимается и меняет форму. А потом отовсюду начинают петь птицы. Некоторые показываются мне. Они летают очень красиво, гораздо красивее, чем я. И дело даже не в том, что они не боятся меня. Я просто их не интересую. То есть, для них нет разницы между мной и другими обитателями Земли. Наверное, еще и за это я люблю их.
Мое время заканчивается. Когда я вернусь, я больше не буду чувствовать свою разделенность. И мне хочется оставить ее запечатленной. Потому что никогда и нигде я не испытал более сильного и прекрасного чувства. Мне интересно, как это для птиц, как они чувствуют стаю и себя? Что случается с теми, кто решает покинуть стаю? Я знаю, что они не ответят мне, но мне хотелось бы получить ответ.
Когда я родился, мой отец показал мне мир – много-много круглых шаров, больших и маленьких. «Когда-нибудь все это будет твоим, – сказал он, – не торопись».
Я узнал о воплощении случайно. Сейчас я думаю, что, наверное, я должен был об этом узнать, потому что то, что я пережил здесь, на Земле, обладает особенной силой, которой я хочу дать свободу после своего возвращения. Меня ждало много удивительных открытий. Везде, где я воплощался, рано или поздно я находил своего отца. Он шутливо грозил мне пальцем, и мы смеялись. Иногда, после его смеха, если шарик был не очень прочным, он разлетелся на кусочки, и они красиво парили, пока другие шары не принимали их в себя. Но на Земле я потерял с ним связь. Я здесь уже давно. И я здесь один. Иногда я скучаю по нему.
Читать далее